Война обрушилась на детей так же, как на взрослых. Она в жестокой слепоте своей соединила несоединимое: дети и кровь, дети и смерть. В годы битв наша страна делала всё, чтобы уберечь детей от страданий. Но порой эти усилия оставались тщетными. И когда дети беспощадной волею войны оказывались в пекле страданий и невзгод, они вели себя как герои, осилили, вынесли то, что, казалось бы, и взрослому преодолеть не всегда под силу.

            Новые поколения должны знать о героизме своих ровесников, о тех тяжёлых временах, которые им пришлось пережить.

            Ребятами кружка «Музейное дело» был собран большой материал по теме «Дети и война». Читая биографии и воспоминания, вглядываясь в фотографии тех, кто стал для нас образцом восхищения и подражания, мы чётко видим те годы. Особенно нас потрясла биография Литвинова Егора Ивановича.

Рассказ Литвинова Егора Ивановича

Родился я, Литвинов Егор Иванович в городе Харькове в 1929 году. Родителей моих в 1930 году раскулачили и сослали в Сибирь. Моя мать отдала меня своей сестре, чтобы спасти. Но в 1933 году, когда начался голод, тетка моя сдала меня в детдом: у нее были свои дети, и прокормить  ещё один лишний рот ей было трудно.

В 4 года вместе с другими детьми из детдома оказался в г. Золочев. Нас закрепили за колхозом имени Сталина, а колхоз раздал нас местному населению. У семьи, в которую я попал,  было двое детей – мальчик и девочка. Колхоз на нас давал продукты и начислял трудодни тем хозяевам, которые взяли детей на воспитание.

Пришло время идти в школу, меня повели в больницу, так как я не знал, сколько мне лет. Врачи установили мне возраст 8 лет, дали справку. И я пошел в школу. Своих приемных родителей я называл отцом и мамой. Мать, Александра Даниловна, работала учительницей, отец, Иван Сергеевич, трудился на железной дороге. Жили небогато.

Я учиться не хотел. На уроках баловался. Меня сажали за стол вместе с учителем, но и это не помогало. Часто меня выгоняли с уроков, даже выгоняли из школы. Меня это не огорчало. Наоборот, бегал, куда мне захочется. Потом снова родители вели меня в школу.

Летом на каникулах я работал в колхозе, пас лошадей, на лобогрейке работал. Но больше всего мне нравилось в обеденный перерыв купать в ручье лошадей. За этим занятием подчас забывал, что нужно работать и мне и лошадям. Купал животных до тех пор, пока не прибегали колхозники и не выгоняли меня из речки.

А однажды с напарником я пас быков недалеко от пасеки. Пасечника позвала домой внучка. А мы, воспользовавшись этим, загнали своих бычков на ограждённую пасеку, а сами стали добывать мед. Результат был плачевным. Растревоженные пчелы напали на бычков, те, как бешеные, стали бегать по пасеке, переворачивая ульи и ломая изгородь. Разбежалось наше стадо по всему району километров на 30 вокруг. Пчелы тоже разлетелись – людям нельзя было даже выйти на улицу. Ну а мы с другом убежали и спрятались на чердаке конюшни.

Долго нас искали и не находили, а мы днем сидели в укрытии, а ночью бежали на огороды за едой. Ну, в конце концов, нас поймали и хотели уже избавиться от нас, так как мы нанесли хозяйству большой ущерб.

Повезли нас в Золочев в милицию. Мы, конечно, испугались, думали, что посадят в тюрьму. Но получилось так, что ругали не нас, а начальство наше за то, что доверили нам, таким пацанам, стадо.

Привезли обратно в колхоз, но уже никто не хотел нас брать на воспитание. Прикрепили нас к детским яслям. С горем пополам я закончил   5 классов, и решили меня направить в ФЗО в  г. Харьков учиться на плотника. Но я был росточком мал, щупленький, худой – топора и фуганка не мог поднять. Тогда перевили меня в ремесленное училище учиться на электрослесаря. Но и здесь я не хотел заниматься, исключили меня и отправили в Золочев. Снова пошел я жить к своим первым приемным родителям и определился в школу. Но хулиганить не переставал, исключали из школы чуть ли не каждый день. Приемная мать моя ходатайствовала за меня, и меня снова допускали на занятия.   

  Началась война. В ноябре 1941 года пришли немцы. Мы, детдомовские, стали никому не нужны, у всех были свои дети, кормить нас никто не хотел. А нужно было чем-то питаться. И я пошел побираться по селу. Одет я был плохо, обувь на мне была рваная, ноги обмотаны тряпками, телогрейка рваная, сам грязный, вшивый. Когда просился к людям на ночлег, меня не пускали. Но иногда брали, особенно те, у кого были свои дети. Спал обычно на соломе, давали поесть что-нибудь. 

И вот однажды я переходил из села в село, шел полем, мороз был градусов 40. Я очень замерз, увидел скирду и пошел к ней. Скирда оказалась не обмолоченной, я полез во внутрь. Обрывая колоски, мял их в руках и ел зерно, а потом еще начал ложить в сумку и не помню, как уснул. В это время приехали немцы на лошадях брать корм и меня там обнаружили полузамерзшего.

Очнулся я в комендатуре в Золочеве. Передо мной стояли немцы и переводчица. Немцы кричали: «Партизан!» Я стал объяснять, что я не партизан, а детдомовец и хожу, побираясь, по селам, что живу я в Золочеве у семьи Кравченко (я действительно приходил к ним, делился тем, что мне давали люди. Они меня обмывали, обстирывали, обогревали, и я снова уходил).

Тогда немцы привели полицая с той улице, где я жил, и он сказал им, что знает меня, что я – беспризорник.

Немцы проверили мою торбу, затем вывели меня во двор, где лежали расстрелянные наши русские солдаты, прикрытые шинелями. Во дворе был сарай, там были наши военнопленные и меня тоже туда впихнули. Я им раздал то, что было у меня в сумке, они с жадностью ели сырую картошку, бураки, и спросили меня, что я видел во дворе. Ну, я им рассказал, что видел убитых солдат. В сарае были голые нары и стояла буржуйка, топили сами солдаты. Утром меня немцы взяли и повели к конюшне. Там был немец, который ухаживал за лошадьми и мне сказали, что я должен ему помогать. Я чистил навоз, рубил дрова, топил печку, возил воду с бочки и поил лошадей. На ночь меня опять отправляли к военнопленным и каждый раз обыскивали, чтобы я ничего не проносил солдатам. Пробыл я там где-то две недели. Потом меня посадили на машину, там было много молодежи,  повезли в Харьков на биржу, а потом погрузили нас в товарный вагон и отправили в Германию.

В дороге нас не кормили, и мне пришлось опять просить, правда, ехавшие со мной давали мне хоть немного поесть. Вагоны были заперты на замки, спали на голом полу, остановки делали только для того, чтобы сходить в туалет.

В дороге были около семи дней. И вот, наконец, привезли нас. Высадили из вагона и под конвоем повели в лагерь, огороженный высоким забором, напоминающий загон для скота.

На другой день стали приезжать немцы выбирать себе работников. Каждый стремился взять кого по здоровее, покрепче, а меня и еще таких как я обходили. Какие из нас работники – маленькие, худые. Осталось нас человек 150. На другой день снова пришел эшелон из России, и нас распределили по вагонам и повезли дальше.  

Привезли в г. Гамбург, опять гражданские немцы брали себе работников покрепче, а оставшихся посадили на машину и повезли. Привезли нас на какой-то завод. Рядом с заводом был лагерь, обнесенный проволокой. Две овчарки ходили на проволоке вдоль бараков. Нам выдали матрас и наволочки, а мы их набили опилками и еще дали одеяло. Завели в барак, где стояли трёх ярусные нары. Мне досталось место на верху, так как был маленький, лучше было залезать наверх. Со мной от самого Харькова ехал такой же паренек, моего возраста, а было нам по 13 лет, Коля Кравченко. Ему тоже досталось место на верху.

На работу водили под конвоем, с овчарками. Работал я в столярном цехе, убирал стружки, опилки, подметал. Кормили очень плохо, мы всегда ощущали голод, а работали по 16 часов. Я и мой приятель, очевидно, от слабости, мочились, а так как мы спали наверху, то все протекало на нижние нары и утром нас ругали и даже били за это. Одежду нам дали – грубые деревянные ботинки и спецовку. На спине был написан номер, на груди носили ОСТ, что означало русский. На заводе была столовая для немцев, и что оставалось после обеда, немец собирал в бочку и отвозил свиньям. Ну, а мы старались своровать хоть что-нибудь, очень хотелось есть. Однажды меня немец поймал и посадил в карцер на трое суток,  есть совсем не давали и били. Еще была машина, на которой возили продукты в столовую, и мы тоже всячески старались своровать оттуда что-нибудь, бежали следом за машиной и на ходу хватали, кто что успеет. По этому случаю сложили такую песню:

«Что движется там в вдалеке?

Под брезентом машина несется на кухню.

Эй, собирайтесь, шакалы, быстрей

Проверять картошечку, брюквочку в ней!

Есть ли там?

И шкарлупки в бочонке лежат.

Наперебой все к машине бегут

И каждый из них в деревяшки обут,

И каждый имеет свой номер сзади,

И каждый имеет ОСТ на груди».

После этого немцы приходили в барак и обыскивали нас. И если что найдут, то крепко наказывали. Я еще лазил за едой в сарай, где находились свиньи, там было много еды. Туда я залезал в щель под крышей, а оттуда с трудом вылезал, сильно наедаясь, и в ту щель не мог вылезть. После этого болел желудок.

Однажды моего дружка Колю взяли на операцию по поводу того, чем страдал и я, - мочился в постели, он не выдержал и умер на операционном столе. А потом переводчик сказал, что меня тоже будут оперировать. Я очень испугался и решил бежать из лагеря.

Помню, утром был сильный туман, я перелез через проволоку и побежал, куда – не знаю.

Долго бежал, потом прислушался, где-то недалеко были слышны гудки паровоза. Вышел на железнодорожную станцию и сел в поезд.

В окно было видно, как проезжали поля, на полях пасся скот, местность была похожа больше на деревню. Вскоре стали проверять билеты, а у меня не было, и кондуктор на первой же остановке меня высадил и сдал дежурному по станции. Меня там обыскали и стали спрашивать, откуда и куда я еду. Я соврал им, что наш лагерь разбомбили американцы и все разбежались кто куда. Потом попросился в туалет, они меня отпустили, я увидел, что за мной не следят и убежал.

Пришел в какое-то село. Я уже знал, что русские работают у хозяев, и стал спрашивать, где есть русские. Наконец, встретился с русскими и стал их просить, чтобы они помогли мне, взяли меня на работу. Один парень сказал, что он поговорит с хозяином, но хозяин посмотрел на меня и сказал, что я очень маленький, какой с меня работник. Я стал плакать и обещал ему хорошо работать. Наконец, он согласился и повел меня к себе.

Сначала меня покормил, а потом повели показывать хозяйство, показал коморку в сарае, где я должен жить. Там  жил и тот парень, который здесь работал. Меня оставил в этой коморке, закрыл на замок,  хозяин привел полицая. Я им назвал свою фамилию и другой год рождения, фамилию назвал своего умершего дружка Кравченко. Полицай все расспрашивал и записывал, а потом ушел, а я остался. Хозяин дал мне другую одежду. Сначала я помогал по двору, рубил дрова, поил скот, возил навоз. Потом меня стали учить доить коров. Кормил хорошо. Я немного окреп, стал привыкать.

Но вот однажды пришел тот же полицай, что-то сказал хозяину, меня опять переодели в мою робу, полицай забрал меня и повел в тюрьму.  

Там меня опять допрашивали, все записали и повели в камеру. Полицай меня втолкнул в нее, ударив под зад. Здесь я увидел человека заросшего и худого. Человек оказался русским, даже земляком. Он был офицером, попал в плен, пытался бежать к своим, но так же, как и я, был пойман. Его часто вызывали на допросы и каждый раз били. Потом меня перевели в другую камеру, там были одни поляки. В тюрьме пробыл 6 месяцев. Однажды объявили, чтобы я не шел на работу. Когда все ушли, открылась дверь, меня повели опять в ту камеру, где я был в первый раз. Там уже было человек 6 русских. Нам объявили, что сейчас всех поведут в суд. Когда привели в суд, поставили лицом к стенке, руки на зад, было слышно, как допрашивали одного русского, а потом он стал кричать, видно, его там били. Вскоре и меня стали допрашивать, я уже  мог говорить по-немецки, научился у хозяина, где я работал. Я все рассказал, как было. Стали бить плеткой. Оказывается, мне присудили 50 розг. После этого отвели в другую комнату и закрыли, а потом снова отправили в тюрьму к полякам, но на работу не послали.    

 Потом  меня вызвали к начальнику, и там я увидел  того полицейского, который привел меня в тюрьму. Оказывается, хозяин, где я работал, хлопотал, чтобы меня освободили и отдали ему в работники. У него два сына воевали на русском фронте, а ему нужны были работники. Так я снова попал к хозяину и проработал у него, пока освободили нас американцы.

Хозяин знал, что я сирота и предлагал мне остаться у него. Обещая со временем построить жилье, женить, но я, несмотря на то, что меня никто не ожидал, стремился только вернуться на Родину.

От американцев вышел указ, всем русским  собраться в один лагерь. Я возвратился в тот лагерь, откуда бежал. За время работы у хозяина, возмужал, голос окреп, и меня те, кто знал раньше, уже не узнавали. Они сказали, что после моего побега весь лагерь выстроили во дворе и объявили, что меня поймали и  повесили, и кто задумает бежать, его постигнет то же  самое.

Нас свезли в один большой лагерь в городе Гамбурге. Там было около 20 тысяч человек. Американцы относились к нам хорошо и кормили тоже хорошо. Они проводили митинги и предлагали ехать в Америку, во Францию. В Россию, говорили, нельзя, нет транспорта, там все разбито.

Американцы предлагали нам любой транспорт – и самолетом, и на корабле ехать в Америку, и многие соглашались. И я тоже решил посмотреть Америку. Повезли нас на корабле, со мной было много русских, даже семейных. По дороге играли в карты, и я даже не соображал куда еду. Когда привезли нас в порт и стали разбирать на работу, меня почему – то не брали, был я невзрачный, наверное, и, когда корабль опять отправлялся в Германию, я решил ехать назад и стремился только ехать на Родину

Однажды приехали наши русские офицеры. Они рассказали, что наша страна разрушена и надо всем ехать домой и восстанавливать Родину.

Приехал я снова в тот же лагерь в Гамбурге. Там уже было мало русских. Всех, кто остался, погрузили на машины и привезли на железнодорожную станцию. А когда мы уезжали из лагеря, то американцы дали нам на дорогу военный паек. Погрузили нас в товарные вагоны и повезли в восточную Германию к  русским. Встретили нас наши не очень приветливо, отобрали все, что было у нас с собой, обыскали. Искали оружие.

Кормили тоже плохо. Проходили через особый отдел, и только поле этого отправляли на Родину.

Итак, прибыл я в Золочев в конце декабря 1945 года. На вокзале в  Харькове я неожиданно встретился с дочкой моих приёмных родителей, у которых я жил до войны. Она ехала домой, была на фронте, демобилизовалась. Очень мы обрадовались друг другу и вместе поехали домой к родным. По дороге она рассказала, что служила в одной части со своим братом, но они с ним не виделись и не знали, что находятся в одной части. Он был командиром танковой бригады, майором, а когда погиб, только тогда узнала она, что служили они в одной части, ей пришлось его хоронить. Это было в Венгрии. Дома была одна её мать, которая и меня воспитывала.

На другой день я пошёл в военкомат, получил приписное свидетельство, получил паспорт на основании справки, выданный особым отделом. Устроился на работу в колхоз, разнорабочим.

Послевоенная жизнь была трудной, в колхозе почти ничего не платили на трудодни. Я решил уехать на Кубань. Устроился на работу в Сельэлектро монтёром. Строил высоковольтные линии, подстанции. В 1954 году  приехал в Головчино, устроился на работу в колхоз «Коминтерн» по договору, строить электролинию для колхоза, так как у меня уже был опыт. В колхозе все работы делались вручную. Колхоз выделил мне в помощь людей. Электролинию мы начали делать от сахарного завода «Большевик», там были турбины дающие электричество.

Когда мы построили высоковольтную линию и подключили, дали электричество на ток, подключили веялки и люди стали работать в две смены, мне была объявлена благодарность и премия. Далее я работал в колхозе им. Чапаева электрифицировал колхоз.

Вскоре началась сплошная электрификация сёл, меня взяли на работу бригадиром в Сельэлектро. Я участвовал в электрификации почти всего Грайворонского района, совхоза «Большевик», с. Головчино, колхозов.

Был я уже женат, имел двоих детей. И вот однажды (в 1966 году) меня вызвали в Грайворон в нарсуд. Судья Парамонова долго со мной беседовала, расспрашивала, где жил, где родился и где мои родители. Я ей всё о себе рассказал. Тогда она мне говорит, что меня разыскивают родители, которые явились из ссылки и проживают  в Харьковской области. Вручила мне пакет, который я должен был отдать в отделение милиции в Дергачах, просила, чтобы я его не распечатывал.

А когда она мне сказала, что нашлись мои родители, мне стало непосебе, я уже свыкся с тем, что у меня их нет. Я даже переспросил у Парамоновой, что может вы и есть моя мама? Тогда она мне ответила: «А ты знаешь, что такое мать и материнское сердце?»

Конечно, я никогда не испытывал материнской ласки, никогда не произносил слово «мама». Я ещё спросил у неё «Можно мне ехать на встречу с родителями со своей женой и детьми». Она мне посоветовала ехать одному, потому, говорит, что мать после такой разлуки при посторонних не сможет выразить своих чувств, не расскажет откровенно, что у неё накопилось на сердце.

 Я решил ехать один. Пришёл домой, рассказал обо всём жене. Потом поехал в Белгород, там находилась наша контора, рассказал начальнику о том, что у меня нашлись родители, так как все знали, что я детдомовец. Все мне сочувствовали, дали отпуск. Выдали зарплату. На другой день я отправился в п. Дергачи. Пошел я с пакетом в отделение милиции. Отдал пакет дежурному, что было там в этом пакете я не знал. Дежурный пошел с пакетом к начальнику милиции, потом дали мне сопровождающего милиционера:  и он повел меня на квартиру, где проживала моя мать, без отца, отец жил уже с другой семьей в Харькове. Я зашел в дом, постучал, открыл дверь.

Надо представить моё состояние, я очень волновался. Передо мной стояла пожилая женщина. Я так растерялся и спросил её: «А где ваш хозяин?». Она сказала, что он пошёл на мельницу, скоро вернётся, и спросила: а зачем он тебе?». Я сказал ей, что хотел бы поговорить насчёт квартиры, но она сказала, что у них есть квартирантка, женщина. Учительница. Живёт уже 13 лет. Я спросил, а есть ли у неё семья. Семьи нет. Но у неё был сын. Она его разыскивает, зовут его Жора. Я спросил у хозяйки её имя. Она сказала: «Мария Петровна». Тогда я снял головной убор и сказал Марии Петровне, что я и есть сын вашей квартирантки, Жора.

Она сразу заплакала, запричитала, мне стало не по себе. Потом она посмотрела на меня и говорит, что я очень похож на свою мать. Мария Петровна стала мне рассказывать о моей матери, сколько она  приняла горя. Как переживала за меня, только обо мне и говорила. Вся улица знала, что она ждёт своего сына. Когда немного успокоился, я попросил хозяйку отвести меня к моей матери. Она жила в этом же дворе, во флигеле  и была как раз дома.

Когда мы зашли в комнату, хозяйка ничего не сказала, упала на кровать и опять стала плакать. Я увидел за столом женщину в очках. Перед ней лежала стопка тетрадей, которые она проверяла, и ещё на столе стояла швейная машинка. 

Я взял стул и ходил с ним по комнате, не зная, что делать. Потом я присел к столу. Она подняла голову, спросила хозяйку, что случилось, почему она плачет? Потом повернулась ко мне, спросила: «А что вам надо?». Я не знал, что сказать. А потом спросил, не продаст ли она не швейную машинку, она мне сказала, что машинка не продаётся, тогда я попросил её сшить мне костюм, она ответила, что шьёт только женские вещи. В это время хозяйка поднялась вся в слезах, и сказала: «Это же твой сын Жора!».

Мать сделалась белой, как мел, подошла ко мне. Обняла и поцеловала в щёку так, как будто обожгла каленым железом.

Долго потом я чувствовал её поцелуй. Хозяйка стала хлопотать, то приходила, то уходила. Очевидно, она сказала соседям, что нашёлся сын её квартирантки. Вся улица собралась во дворе. Мать помогала хозяйке готовить обед. После обеда мы долго беседовали с ней. Она мне рассказала о себе, а я ей о себе. Я спросил её, почему она бросила меня, такого маленького на произвол судьбы? Она расплакалась и говорила, что хотела сделать как лучше. Не стала брать меня в Сибирь, а решила отдать своей родной сестре на воспитание. Не думала, что судьба так жестоко поступит со мной. Потом я сказал матери, что я никогда не отмечал своего дня рождения, не знаю точно в каком году родился, мать обещала мне восстановить.

Когда я стал собираться домой, она попросила остаться переночевать, но все же решил уехать, сказал, что приеду скоро  и заберу её к себе, познакомлю с женой и внуками. Она согласилась.

Я приехал домой, рассказал обо всём жене и сказал, что надо везде навести порядок, так как я должен привезти свою мать. Вся семья готовилась к встрече. Я договорил машину и собрался уже ехать за мамой, как  вдруг получил телеграмму, что моя мама умерла, не выдержало сердце. Так мне пришлось ехать хоронить мать.

Прошло некоторое время и я решил поехать к отцу, мать при встрече со мной рассказала, что у него есть другая семья, дала его адрес. Встреча с отцом была холодной, да и понятно, у него  своя семья.

Потом уже я ездил к нему со своим сыном, хотел, чтобы он увидел внука. Матери не суждено было увидеть моих детей и жену. Но его семье, наверное, не понравилось, что я навещаю отца, и я больше к нему не стал приезжать.

Вот так сложилась моя жизнь. Сейчас я уже пенсионер, и у меня есть свои внуки. Но прошлое живёт в памяти, как будто всё это было только вчера.