«Эх, папенька, папенька! За что же вы лишаете меня, да и себя, возможности созерцать красоту здешнюю? Отчего же вы так неучтивы? Не увижу теперь я такого края, как этот. Лишь здесь мне все по душе: и природа, и крепостные, и климат. Да, какая здесь природа – исключительная! Вот она – моя речка. Как же прекрасно было то время, которое я здесь провёл!» - уныло думал про себя маленький граф. Его «большие» глазенки казались ещё больше, округляясь при виде очередной достопримечательности. Его постоянно открытый рот и грусть в глазах подчеркивали, что то, что он видит, и то, что думает, – для него впервой, хотя прожил он здесь долго.

«А вот он и лес. Еловый лес. Как же прекрасен запах еловой смолы ранним утром. Почему раньше я не видел и не слышал этого?

Даже и не думайте, папенька, что ваш виноватый взгляд что-то исправит. Нет, не приму я извинений, да вы, наверное,  и не думаете, что я на вас рассержен. Ну, да ладно. Буду прощаться!»

И юный граф стал пристально смотреть в окно, стараясь ничего не пропустить, что-то шепча под мягкий, вялый цокот копыт.

Стройные тополя у дороги наклонялись от ветра все ниже и ниже, как бы желая прикоснуться в последний раз к хозяевам.

Однако уныние юного графа было единоличным. Другие члены семьи дружно смеялись, потихоньку потягивая коньяк и обсуждая будущее местожительство. Лошади шли небыстро, в такт отбивая двенадцатью копытами по сухой наезженной дороге.

«Да как же могут они веселиться, Антихристы. Не увидим же мы больше этого парка, не проведем здесь больше ни дня. Забудутся теперь дневные прогулки по тенистым аллеям и то, как играли в горелки, прячась за молодыми липами, а пение птиц. Казалось, они тоже люди, но с инструментами. Да, теперь я понял, что они нам говорили, ну, как же это можно было не понять!»

А дорога всё «текла» и «текла», монотонно звучали копыта и, казалось, подпевая им, так же одинаково раздавался смех взрослых.

Тут юноша вздрогнул. Его лицо изменилось, приняв невообразимую гримасу: он увидел холопа с топором, идущего в парк. Сердце у графа стучало всё чаще и чаще, дыхание участилось, и он слегка приподнялся. Он принял вид щенка, понимающего, что его утопят, но пытающегося взглядом разбудить хоть каплю доброты у «палача». Мальчик стал метаться из стороны в сторону, беспокойно оглядываться по сторонам и прислушиваться. Вдруг он замер. Его слух был на пределе. До него слабо доносились звуки ударов - ударов о дерево, и при каждом ударе сердце его обливалось кровью. Звуки участились и уже стали похожими не на удары, а на плач – плач металла и волевые вздрагивания древесины. Топор, казалось, не хотел рубить юный ствол  и при каждом ударе «извинялся».

Он не мог больше ждать. Мгновенно он открыл дверцу кареты и упал на пыльную дорогу. Сразу же встав, он побежал в сторону парка.

Топор «рыдал»!

Парк был большой, но парень знал его хорошо, и сразу нашел «место казни». Постепенно приближаясь к холопу, он всё громче и громче кричал.

«Нет, этого не может быть, нельзя быть бессердечным; как это – уничтожать такую красоту!»

Криком он спугнул холопа, но тот, оглянувшись, продолжал действо. Мальчик, приблизившись, схватил было его за локоть, но был отброшен в сторону. Тогда он бросился под удары. Ничего не подозревавший мужик  со всего маху ударил топором. Сию же секунду его обожгла горячая струя крови. Сразу не сообразив, что случилось, он сделал повторный удар. От бешеной боли граф взвыл неистовым криком. Захлебываясь в крови, он кричал на «палача», защищая дерево. На помощь подоспели взрослые.

«Да, вот оно, это место, этот парк, этот лес. Вот и река. Теперь я здесь навсегда…»

Держа на руках юное мертвое тело, взрослые плакали и убивались горем. Только теперь они поняли причину уныния юного графа.

После этого случая они остались здесь навсегда, а позже вышел указ, о причислении парка к архитектурным памятникам, и всякая вырубка в нём каралась по закону. Так семейство Хорватов осталось жить в Головчино.

Не знаю, так было или нет, я считаю что так, а головчане, благодаря маленькому графу, получили возможность любоваться этим парком и сегодня.

Спасибо тебе, юный граф!